— Вот так могла звучать эта композиция, если бы её кто-нибудь когда-нибудь взялся играть.
— Погоди. Мы же её только что сыграли! Чего ты несёшь, Миха!
— Это он от волнения, всё-таки премьера песни! — И народ начал хлопать в ладоши, довольно быстро поймав ритм.
— Будем считать это аплодисментами нашей пробе струн и клавишей. И палочек, и конечно палочек! — Очень легко держать внимание публики, когда у тебя микрофон, а все ниже тебя. Потому как ты на сцене. Вот сейчас прямо ощутил, как это ощущение затягивает. Да уж, артисты небось все наркоманы, на внимание зрителей подсевшие. А кто-то и до тяжелого наркотика добрался, до популярности. Не моё, вот честное слово — не моё! Но блин, как затягивает!
— Миха, давайте еще! Жгите!
— А вот хрен вам! Смена состава! Разбираем инструменты, кто какие хочет, лабаем что-то новенькое!
Мы дружно слезли с возвышения, все улыбаемся, кроме Ирки, она недовольная пипец какая! Подхватываю её и снимаю со сцены. Даже не охнул от навалившегося веса. Да уж, это тебе не взрослым телом по девушке на каждую руку брать. Качаться мне еще и качаться. Не скажу, что Ирка успокоилась, но хоть дуться перестала после моего знака внимания, оказанного прилюдно. Ну пусть так, я не знаю, какая из неё клавишница, пока буду держать под рукой. А там видно будет. Стоп! Опять командир полез. Вернее, руководитель ансамбля. Стоит на минуту буквально ослабить контроль, и вот оно — уже руковожу! Вот правильно я сделал, что слез со сцены, пусть народ сам дальше крутит эту ситуацию. Может, второй состав что-то сможет изобразить.
— Корчага, а это точно ты написал?
— А что, есть сомнения?
— Ну… как бы. Где рок, а где ты!
— Рок — это прежде всего эмоции. Поверь, Корней, у меня их выше крыши. Чем хороша музыка — ты можешь подобрать самые говнянные рифмы, написать, как угодно, коряво, но если ты подберёшь правильный ритм и тональность — всё! Шедевр гарантирован. Главное потом — каждый раз пропускать через себя эти эмоции, чтоб не картон получался, а рок.
— Во ты задвинул насчет рока! И не подкопаешься. Но у тебя, кстати, рифмы нормальные.
— А как по мне, так любую музыку надо играть только так. Хоть рок, хоть Гайдна. — Это Ирка Забелина подошла к нам.
— Вы со своим Гайдном еще в музыкалке задрали! Если играть его с настроением, то только с одним — буэ-э-э-э! С надрывом, как наша училка по сольфеджио любила выражаться. То есть, чтоб вырвало.
— Гайдн тоже хороший композитор. Н как я, конечно. Просто он нерусский, старый и мёртвый. Вот мы его и не понимаем. А как подрастём…
— И сдохнем! Ага, тогда точно поймём.
— Ну не, может Корчагин и прав. Есть же взрослая литература, нам её пихают, а мы морщимся. Та же фигня и с Бетховенами. Не по возрасту жрачка, вот и весь фокус.
Ты смотри, как восьмиклассники рассуждать умеют. А начинали с рок-музыки. Всё-таки повезло мне с классом, у Ашек бы я загнулся нафиг. Или сформировался как боец-рукопашник. Даже не скажу, что в грядущем будет полезнее. Вот только не надо про универсализм. Хорошие музыканты врукопашную всегда проигрывают, а у бойцов-кулачников проблемы с творческой самореализацией в музыке.
6 ноября 1981 года
Уже завтра всех нас ждёт демонстрация в честь очередной годовщины сами знаете, чего — в Союзе это вот прямо праздник-праздник и реально красный день календаря! Перед демонстрацией в школе клубились силы, отвечающие за прохождение школьной колонны, то есть учителя. Так-то они без того должны тут ошиваться, у них рабочий день. Но де-факто всю неделю в школе было практически пусто. А тут движуха. Учителя туда-сюда снуют, суетятся, вопросы какие-то друг дружке задают. Самое смешное по моему мнению то, что они тут не первый год работают, демонстрации по два раза в год, давно по идее всё должно быть отшлифовано и делаться на автомате. Ан нет, то одно пропало, то второе. Оказывается, надо членов Политбюро ЦК КПСС сверять. Менять умерших на новеньких. Словно они специально смерть свою подгадывают под праздники, не иначе как из вредности. Но скорее всего просто никому до них нет дела, пока нет демонстрации.
Весь холл завален транспарантами, какими-то цветами, естественно красными, портретами на ручках… Кто-то догадался устроить политическую диверсию — в общую кучу бросили знамёна школьной пионерской и комсомольской организации. Но никто не рассматривает данный факт под таким соусом, я тоже отвернусь. А то кто-то среагирует на мой пристальный взор, сболтнет что-то не подумав. И всё, звук полетит по ветру, не остановишь. В средней школе номер шестьдесят один, в с позволения сказать передовом коллективе святые для всех красные знамёна (сюда может быть добавлена куча эпитетов по вкусу), так вот у НИХ эти знамёна валяются на полу как знак неуважения к подвигу революционеров и презрения ко всему советскому народу, народу-победителю! Так и живёт страна, следуя по своему вечному маршруту от зияющих высот к недостижимым пропастям.
Явно выбиваясь из общей атмосферы, над всеми этими дровами звучит не музыка, а скорее её личинка. Но весёленькая такая, бодрая. Личинка дрыгает ножками и обещает вырасти в какую-нибудь разноцветную муху. В муху, потому что бабочки из личинок не вылупляются. Периодически дверь в актовый зал распахивается, в щель просовывается голова очередного педагога. Некоторые пытаются припахать раздолбаев, явно не занятых общественно полезным делом. Шалишь, не припашешь! «Вера Ивановна! Анна Викторовна! Гортензия Запидуевна!!! Вы что! Завтра Седьмое ноября, а у нас конь не валялся!» и все училки сразу проникаются: у детей на носу серьёзное мероприятие, а у них конь не валялся, их трогать нельзя, а то всё запортят. Только с Галинишной трюк не сработал, она сразу детали выяснять бросилась:
— А я почему не в курсе?
— Не знаем, нас Зинаида Андреевна запрягла. Мол, смотрите у меня, лично проверю!
— Так вас по общественной линии привлекли или по учебному плану?
— А я откуда знаю! Мне начальство не докладывается.
— Нос у тебя, Корчагин, не дорос, чтоб тебе руководство школы докладывалось. Мне и то ничего не сказали.
Естественно, что все переговоры с желающими отведать нежного детского тельца ведьмами вёл я. Остальные замирали и смотрели всякий раз на отверзшуюся дверь как на те самые ворота ада. Они видели и слышали, что творится там, за дверью актового зала. И сильно не хотели участвовать в сортировке, протирке и прочем безобразии. Предполагаю, что все самодеятельные музыканты уже бы свалили подальше от этого ужаса, но боялись выйти наружу, вернее в холл. Тогда точно припашут.
А потом пришла она. Монументальная фигура Зинки проявилась в рывком раскрытой двери как статуя Командора несчастному Дону Жуану.
— Наглецы! Брехуны! Бездельники! Так кто вас запряг тренькать на ваших гитарах?
— На ваших гитарах, досточтимая Зинаида Андреевна.
— Ага! Вот и главный зачинщик нарисовался! Мишка, шельма эдакая! Опять всем мозги пудришь!
— Обидно же!
— Что тебе обидно?
— Инструменты есть, музыканты в наличии, школа гремит по городу своими показателями. А на демонстрацию уходим как партизаны на заре.
— Это ты к чему? — А я еще не добил в голове свой экспромт, не обкатал.
— Комсомольская ячейка нашего класса и примкнувших к ней неравнодушных комсомольцев выдвинула инициативу! Мы хотим сбор и формирование школьной колонны завтра утром расцветить своей музыкой. Чтоб не формально, как каждый год, а с душой!
— И чем тебе не угодило как каждый год?
— Да не слышит уже никто ничего! Ведь одно и то же из каждого утюга несётся. А человеческий мозг так устроен, что если одну и ту же пластинку крутить изо дня в день, то он реагировать на неё перестаёт.
— И что? Вы прямо завтра готовы? К чему готовы?
— Мы изо всех сил репетируем, уверенности в успехе еще нет, а вот желание налицо! Хотим завтра со школьного крыльца исполнять что-нибудь такое, задорное и молодёжное. Чтоб ребятам нравилось, чтоб у них настроение было боевое. Всё-таки не просто праздник, а Революция!